Рождественские рассказы

Спаси, Господи, тебя Денис!!! Чудные стихи! Я тоже поста жду! Очень!!! Душа как-то измоталась, очествела вся, не моя стала, все беготня какая-то несуразная...

Вот, нашла новый рассказ.

Плюшка



Больные дети Максимовне нравились больше, чем выздоравливающие. Честно говоря, она не любила ни тех, ни других, просто больные доставляли ей меньше хлопот. Они не бегали по отделению, не кричали, не разбрасывали где попало игрушки и не выцарапывали на крашеных стенках свои имена и прочие глупости. Лежали тихо под капельницами или просто спали. Рядом, как правило, всегда был кто-то из родственников - мамаши, бабушки, тётушки, - так что было кому присмотреть и поухаживать. Всё облегчение для пожилой санитарки, у которой и так дел невпроворот. На самом деле, Максимовна с удовольствием сидела бы на пенсии и попивала чай с пирожками, только пенсия была совсем маленькая, и на пирожки её не хватало. Вот и приходилось в шестьдесят с лишним лет махать шваброй, убирая за этой мелюзгой.
Максимовна знала, что все считают её неприветливой и побаиваются, но ей это нравилось - меньше будут приставать с просьбами. Она даже гордилась тем, что к ней стараются лишний раз не подходить, а если уж заговаривают, то обязательно робко, нерешительно, как с начальницей.
Правда, если кто-то из детей умирал - а это время от времени случалось, - в душе старой санитарки вдруг что-то начинало тяжело и болезненно ворочаться. Душа вспоминала, что у Максимовны тоже когда-то был сын Серёжа, которого в восемь лет насмерть сбил грузовик. После этого детей у неё больше не родилось, а по Серёже она так долго и горько плакала, недоумевая, почему умер именно он, а не какой-нибудь чужой мальчишка-сорванец, что выплакала все слёзы на всю оставшуюся жизнь.
Выписавшиеся дети извлекали из тумбочек свои пожитки, подбирали разбросанные игрушки, выходили за дверь отделения и пропадали из жизни Максимовны. Через некоторое время пустая кровать заселялась ещё кем-нибудь, кто потом тоже выздоравливал и уходил... Словом, всё шло своим чередом.
Когда выписывали пятилетнюю Катю, Максимовна как раз драила палату, где эта девочка пролежала почти три недели. Санитарки обычно много чего слышат и знают, например, от медсестёр, которые переговариваются на посту, или от родственников больных. Про Катю Максимовна знала, что её выписывают не потому, что она уже здорова, а потому что дальше её требовалось лечить в специализированной клинике и, может быть, даже оперировать, и ещё непонятно, поможет это или нет.
Самой Кати в палате уже не было, но когда санитарка перестилала освободившуюся постель для новых пациентов, в дверь неожиданно заглянула Катина мама, очень похожая на Катю - тоже светловолосая, темноглазая, с аккуратным веснушчатым носиком, - и несмело спросила:
- Простите... Вы здесь не находили собачку? Плюшевую, коричневую, совсем маленькую. С такими длинными висячими ушками...
А у Максимовны выдался очень хлопотный день. С вечера она легла поздно, потому что гладила рождественские облачения для церкви, в которую уже много лет ходила. Утром отнесла чистое и выглаженное в храм. Батюшка, отец Виталий, подивился её расторопности, поблагодарил и благословил, так что на работу Максимовна пришла в хорошем настроении. Но потом начались какие-то мелкие расстройства, заботы, сказалось и то, что она не выспалась... Словом, к обеду от утренней радости уже ничего не осталось, зато накопились усталость и раздражение.
- Не знаю никаких собак! - угрюмо буркнула Максимовна, недовольная тем, что её потревожили таким глупым вопросом.
И только когда женщина, огорчённо вздохнув, ушла, Максимовна припомнила, что действительно была у Кати такая любимая игрушка. Крошечный, как раз умещавшийся на маленькой ладошке щенок с весёлыми черными глазками. Катя звала собачку Плюшкой, укладывала рядом с собой на подушку, а когда приходило время делать уколы или капельницы, сжимала пёсика в кулачке, чтобы он придал ей смелости.
Осмотревшись и подумав, Максимовна приподняла тумбочку. Так и есть! Катина любимица завалилась в самый уголок возле стены, за широкой деревянной ножкой, поэтому её и не смогли найти.
Санитарка выглянула в коридор, но ни Кати, ни её мамы не увидела. Должно быть, они уже спускались по лестнице к выходу из клиники. И, как на грех, никого поблизости: все ушли в столовую обедать. Можно было, если поторопиться, догнать Катю или хотя бы окликнуть...
- Ну, вот ещё! - проворчала себе под нос Максимовна. - Гоняйся за ними по лестнице! Я-то, поди, уже не девочка, седьмой десяток идет. Сёстрам потом скажу, чтобы им домой позвонили. Если надо, пускай ещё приходят, тогда и отдам.
Она сунула игрушку в карман халата и пошла мыть пол возле поста. Там сейчас приходилось убирать больше - ещё перед Новым годом медсёстры поставили у окна наряженную ёлку, и дети вечно толклись вокруг неё, трогали игрушки, отчего на пол осыпалась хвоя и падали блестящие нити "дождика". Максимовна не могла дождаться, пока эту ёлку унесут, чтобы опять стало удобно мыть пол и вытирать пыль с подоконника.

Уже подойдя к своему дому, санитарка вспомнила, что, закрутившись с делами, не отдала медсестре Людмиле Катину собачку и даже не попросила позвонить девочке домой, что игрушка нашлась. Плюшка так и осталась лежать в кармане халата, который Максимовна сегодня забрала домой постирать.
- Ладно, что ж теперь! - подумала Максимовна. - После выходных скажу. И вообще, что я волнуюсь-то? У ребёнка, поди, сто таких собак дома. Если очень надо, пускай новую купят, не обеднеют. А у меня и без этого голова от забот пухнет!
Размышляя так, она уже поднималась на второй этаж и шарила в сумке, ища ключ от квартиры. Лампочка на её этаже светила слабо. Максимовна протянула руку с ключом и шагнула к двери...
Нога наткнулась на что-то мягкое и живое, вдруг издавшее жалобный, испуганный визг. Кто-то только что лежал или сидел на коврике перед дверью в квартиру. Максимовна осторожно нагнулась посмотреть, кто же это метнулся из-под её ног и прижался в угол. Оказалось, что это совсем небольшой щенок. Он дрожал всем телом, но при этом глядел на санитарку без обиды, даже наоборот, с доверчивой надеждой.
- Нагадил, поди, на коврик-то? - неприязненно спросила Максимовна. К кошкам она относилась равнодушно, а вот собак недолюбливала, считая нечистоплотными. - Чего дрожишь? Я же тебя не бью.
Услышав, что строгий голос немного смягчился, щенок неистово завертел коротким хвостиком, и стоило Максимовне приоткрыть дверь, как он тут же шмыгнул в получившуюся щель!
- Куда?! - ахнула санитарка. - Ещё тебя мне не хватало! Кыш! Брысь! Пошёл, пошёл отсюда!
Щенок и не думал уходить, наоборот, уже вовсю бегал по комнатам, обнюхивая углы и ножки мебели, - знакомился. Включив свет, Максимовна наконец хорошо его разглядела. Он оказался светло-шоколадным, короткошёрстым, с висящими мохнатыми ушками и задорными карими глазами. Видно, не совсем породистый, но и не безнадёжная дворняга. Даже чем-то симпатичный.
- Вот я тебя! - уже менее уверенно сказала санитарка, но всё-таки взялась за веник.
Щенок понял, что на него сердятся, поджал хвост и ловко залез под диван. Максимовна попыталась его оттуда выгнать - не тут-то было. Непрошеный гость уворачивался и скулил, как будто недоумевая, за что же его веником-то... Устав стоять на коленях перед диваном, санитарка рассердилась.
- Погоди у меня, злодей! Всё равно выгоню. Пусть кто-нибудь другой тебя к себе берёт, а мне такого добра не надо. Столько ещё дел, а я трачу время на такую пигалицу!
Это был вечер Сочельника, и Максимовна собиралась приготовить назавтра праздничный салат и куриный окорочок с грибным соусом, а потом ещё успеть на всенощную. Вздыхая и ворча себе под нос, она взялась за стряпню.
Почуяв из кухни мясные запахи, голодный "злодей" выполз из своего укрытия и осторожно процокал коготками по старенькому коридорному линолеуму.
- Ну? - грозно спросила Максимовна, увидев торчащую из-за дверного косяка робкую шоколадную мордочку. - Зачем пришёл? Звали тебя, что ли?
Мордочка спряталась. Потихоньку выглянув, старушка увидела, что щенок понуро сидит у стены, широко расставив передние лапки и словно раздумывая, зачем судьба поманила его надеждой на добрую хозяйку, а сама подсунула эту вредную бабку, и можно ли, в таком случае, вообще ожидать от жизни чего-то хорошего. На мордочке у него отражалось бесконечное уныние. Максимовна испытала даже что-то вроде сочувствия: ей сегодня до первой звезды тоже есть не полагалось, а угощение пахло до невозможности вкусно.
- Нечего баловать! - строго сказала она и щенку, и себе, после чего опять ушла на кухню, где на сковородке шкворчал, исходя жирком и праздничными ароматами, окорочок, а в эмалированном сотейнике бодро побулькивал наваристый грибной бульон. Время от времени она искоса поглядывала на проём двери, но щенячий нос больше не показывался.
Зато из гостиной вскоре раздался громкий зловещий стук. И не один.
Максимовна, только успевшая снять сковородку с огня, вздрогнула и побежала туда.
Зрелище было, как говорится, не для слабонервных. Сам по себе упавший торшер серьёзно пострадать не мог, но в полёте он зацепил кружевную салфетку, уголком свисавшую с буфета. Салфетке тоже ничего сделаться не могло, но на ней Максимовна для красоты расставила маленьких фарфоровых оленят, купленных давным-давно, свой фотопортрет минувшних молодых годов в пластмассовой позолоченной рамке и букетик сухих бессмертников в крошечной фаянсовой вазочке. Оленята при падении растеряли кто хвостик, кто ножки, кто ушки. Вазочка разбилась вдребезги, а рамка от портрета треснула в двух местах и теперь годилась только на помойку.
- Ах ты!... - вскрикнула Максимовна, давясь возмущением. - Ты где?!
Ей, конечно, никто не ответил. Осматриваясь, она очень скоро наткнулась на влажный взгляд карих собачьих глаз, блестевший из дальнего угла под буфетом. Наученная опытом, она не пошла за веником, а быстро вернулась на кухню, скрепя сердце, отрезала от окорочка кусочек поджаристой шкурки и с ним вернулась в комнату.
- Иди сюда! - с фальшивой ласковостью позвала она. - На, на! Иди сюда, кому говорю!
Щенок оказался неглупым и вышел не сразу. Максимовна уже хотела плюнуть на гуманность и начать тыкать в него шваброй, но тут её военная хитрость наконец сработала. Собачка выбралась из-под серванта и побрела к санитарке, виновато опустив голову и виляя всем худым шоколадным телом. Её глаза неотрывно следили за лакомством в человеческой руке.
- На, на! - пела Максимовна, потихоньку отступая в прихожую. Щенок доверчиво шёл за ней, как дитя за волшебной дудочкой. - Хороший, хороший... Иди сюда, иди!
Открыв дверь на лестницу, она бросила куриную шкурку подальше на кафельный пол.
- Бери, ешь!
Щенок укоризненно посмотрел на неё. "За дурака меня держишь?" - читалось в его грустных и понятливых глазах. Через порог он идти не собирался. Максимовна, увидев это, потеряла остатки терпения. Стремительно нагнувшись, она протянула руку, готовясь схватить смышлённого пса за шкирку и попросту выкинуть за дверь. Щенок оказался проворнее, он отпрыгнул в сторону, развернулся, слегка пробуксовав лапами по линолеуму, и опрометью кинулся в гостиную - прятаться под мебель. Но его ожидал ужасный сюрприз: коварная старуха, выманивая его в прихожую, успела плотно закрыть двери в комнаты и кухню! Бедняга заметался, запутался, прошмыгнул между войлочными тапками грозно приближавшейся санитарки и вылетел в единственный открытый дверной проём... На лестницу.
Максимовна тут же захлопнула дверь и облегчённо вздохнула. В глазок щенка видно не было, но стоило ей прильнуть к прохладному стеклянному кружку, как с той стороны под дверью залаяли, заскулили и зацарапали лапами. Максимовна мрачно покачала головой, представив, во что могут превратиться её придверный коврик и дермантиновая обивка. Потом она пошла на кухню, где соус успел перекипеть и загустеть, так что в нём могла стоять ложка. Поправив дело, насколько было возможно, Максимовна прибрала в гостиной. Двух фарфоровых оленят и рамку пришлось выбросить в мусорное ведро, в торшере заменить лампочку. Подметая кусочки стекла, оставшиеся от вазы, старушка почувствовала, что ноги её уже почти не держат. А ведь ещё предстояла всенощная...
Санитарка поставила будильник на восемь часов и прилегла в спальне на застеленный зелёным одеялом диван, собираясь часок подремать. Из-за двери, ведущей на лестницу, доносились слабые жалобные звуки: это щенок горько оплакивал своё изгнание. Максимовну уколола совесть. В конце концов, рядом было маленькое беззащитное существо, невесть как заброшенное в чужой подъезд, голодное и одинокое. За дверью, в большом и неласковом мире, с ним могло случиться всё что угодно: его мог походя пнуть пьяный сосед из квартиры напротив, замучить вредный подросток Стасик, живущий этажом выше, затискать малолетняя девчонка Томка, приехавшая на праздники к бабушке... Или, скажем...
Не додумав до конца, усталая Максимовна погрузилась в сон, очень походивший на явь.

Ей снилось, что у неё в комнате вдруг всё стало золотое, как будто со всех сторон сразу лился свет, какой бывает утром при восходе солнца. Он был такой яркий, что виделся одинаково и открытыми глазами, и сквозь опущенные веки. И ещё было очень тепло и покойно, только почему-то щемило в груди. А самое странное и удивительное было то, что посреди комнаты стоял невысокий, очень красивый мальчик и внимательно смотрел на Максимовну.
Максимовна сразу же села. Сердце у неё быстро-быстро заколотилось, потому что на всём свете мог быть только один такой замечательный мальчик, как этот...
- Серёженька, - изумлённо сказала Максимовна, - сынок, как ты сюда попал? Да какой ты стал славный, румяный! Я тебя и не узнала...
- А ты, мамочка, меня часто не узнаёшь, - грустно улыбнувшись, ответил Серёжа. - Сколько раз я в твоём отделении бывал, и ты меня то ругала, то гнала, а один раз даже тряпкой грязной на меня махнула!
- Как это? - не поверила Максимовна. - Не может быть! Когда же?
Серёжа ничего не сказал, но только сейчас старушка увидела, что свет в комнате исходит от него и лучи дрожат и переливаются, как чудесная золотая вода, и даже тихонько поют что-то сладкое, печальное... Вдруг ей припомнилось больничное отделение, длинный крашеный коридор, маленькие мальчишки, стайкой бегущие от злющей бабки, которая машет на них шваброй... И ведь бабка-то - знакомей некуда, каждый день хмуро смотрит на Максимовну из зеркала!
Золотые струны лучей жалобно зазвенели.
- А ещё, мама, помню, я лежал совсем один с высокой температурой, и мне хотелось, чтобы кто-то из взрослых подошёл и сказал мне что-нибудь в утешение: мол, не горюй, ты обязательно поправишься, не плачь, скоро будет легче. А ты прибиралась рядом и в мою сторону ни разу не посмотрела...
- Что ты говоришь, сыночек? - а перед глазами уже встала другая картинка. Случалось такое, сколько раз случалось, только дети всё-таки были незнакомые.
И чем горячее Максимовна спорила с сыном, тем грустнее у него делался взгляд. И свет вокруг ярче разгорался, так что уже глаза еле-еле выносили. А как тоскливо щемило сердце, даже сказать нельзя.
- Или вот, заглянул я как-то в храм, куда ты ходишь. Подошёл к аналою, любовался, слушал, как поют псалмы... А ты стояла позади меня и ворчала, что всё у меня не так и зачем такие, как я, вообще сюда ходят...
Тут старушка наконец не стерпела:
- Да что ты, Серёженька, разве я когда-нибудь тебе такое говорила? И ведь ты умер давно! Это всё чужие дети!
Тут Серёжа посмотрел на мать так печально, что у той в глазах помутнело и защипало от выступившей солёной влаги.
- А ты представь, мама, вот умрёшь и ты, придёшь к Господу, и Он тебе скажет: "Не хочу тебя знать, чадо, ты Мне чужая!" Каково тебе тогда будет?
Максимовна услышала и залилась слезами. И вдруг свет перестал жечь, а Серёжа повеселел.
- Я, когда на земле жил, не любил, если ты плакала. А теперь понимаю, что покаянные слёзы - огненные, но за них Господь нас больше всего утешает. Пойдём, мама, скоро случится великое чудо.
И сейчас, когда сияние уже не резало глаза, Максимовна разгядела за спиной сына два ясных блистающих крыла. Как удалось её собственному телу оторваться от земли, она так и не поняла. Внизу темнел и мерцал огоньками город, а навстречу летел чистый и сладкий, как родниковая вода, ночной воздух.
- Гляди-ка, Серёжа, в скольких окошках свет, сколько людей не спит...
- Это не окна, мама, это рождественские свечи в храмах. Смотри теперь не вниз, а вверх, нам туда нужно.
Но Максимовна не утерпела и бросила ещё один короткий взгляд на землю. Ей привиделось, что между радостными свечными огоньками бродят какие-то смутные недобрые тени, то свиваются в клубки, то снова распадаются... Казалось, им хочется задуть как можно больше огней.
- Не беспокойся, мама, - Серёжа заметил её испуг, - ничего они не сделают. Христос победил ад, все бесы трепещут перед Его Рождеством. То ли ещё будет на Пасху!
А вверху сверкала звезда, ярче которой старой женщине видеть никогда не приходилось. Этот свет делался всё ближе, и чудилось, как будто в тёмном небе открывается дверь в ярко освещённую комнату... Но это оказалась не комната, а храм, такой огромный и царственный, что захватывало дух. Он весь был полон звуков, весь горел золотом и яркими красками, словно живая радуга. Струился свет, струились певучие голоса, и такая невыразимая сладость теснилась в сердце, что слёзы сами лились из глаз, и нельзя было сказать, от радости они или от мучительной бессловесности. Невидимый хор пел "Алиллуйя".
- Сыночек, это рай?
- Нет, мамочка, только преддверие. Мне позволили тебя сюда ненадолго привести, чтобы ты порадовалась. Я за тебя долго-долго молился!
- А можно поближе к царским вратам подойти? Так хочется посмотреть!
- А ты сделай несколько шагов, и сама всё поймёшь. Мы с тобой сейчас у самых дальних дверей стоим.
Только один шаг и смогла сделать Максимовна, дальше ноги не понесли. Такая была кругом красота - и добрая, и грозная, и ласковая, и пламенная, - что старушка не посмела больше двинуться. Стояла, смотрела, слушала, а то, что ни глазам, ни ушам не под силу, вбирала сердцем. Окружающее торжество нарастало, близился великий час. Где-то на земле, в бедном вертепе, облекался в человеческую плоть Господь Бог, чтобы люди могли не только стоять в слезах перед дверями рая, чтобы они могли обрести дорогу и дальше...
А когда настала минута самого большого ликования, Максимовне подумалось: "Господи! Вот так бы и умереть, в такой благодати!"
Но она не умерла, а вернулась опять домой, в свою спальню. Серёжа ещё был с ней, тёплый и лучистый, как маленькое солнышко.
- Сыночек, ты сейчас уйдёшь! Я теперь всё буду делать, чтобы мы с тобой опять встретились. Помолись за меня перед Господом, пусть Он мне поможет. Ох, если бы я могла тебя обнять, как раньше!
- Я, мамочка, за тебя всегда молюсь. Если бы ты знала, как ангелам жалко людей, как мы о вас часто плачем!
Максимовна почувствовала на своём лице ласковое, гладящее тепло, как прикосновение нежного крыла... Голос сына сказал тихонько прямо у неё над ухом:
- А собачку ты не выгоняй, это я её для тебя попросил!
- Да зачем же она мне, Серёженька?
- Для веселья, мама. Я ведь вижу, какая ты всегда грустная. Помнишь, когда мы ещё с тобой вместе жили, я всё хотел маленького щенка?
- Помню. Уж как я потом себя корила, что отказывала тебе, как жалела!
- Больше об этом не жалей. Ты теперь и других детей полюбишь ради Господа и меня, а собачка будет тебя дома ждать, встречать, радоваться... Господь по-разному наши сердца смягчает. А на суде Он и зверям даёт речь, чтобы они о нас свидетельствовали, ты это знай. Спаси тебя Христос, мама! Мне пора.
Тут Серёжа исчез, а Максимовна проснулась в слезах.

Она с испугом обнаружила, что за окном светает. Её сон оказался таким крепким, что она совсем не слышала, как прозвенел будильник, а сейчас был уже седьмой час утра.
- Всенощную проспала! - ахнула Максимовна, но тут же прислушалась к себе и вспомнила, какая великая радость ей подарена во сне. Да ведь была, была она на Всенощной вместе с Серёжей!
Она встала на колени перед иконами, долго молилась и благодарила Бога. Потом вытерла слёзы и... вспомнила о последних Серёжиных словах.
За дверью на лестницу было тихо. Дом ещё спал, ничьи шаги не тревожили каменных ступенек. Максимовна в тревоге приоткрыла дверь и выглянула. Щенок лежал на коврике, свернувшись зябким калачиком, и, услышав шум, поднял голову. В его больших блестящих глазах недоверчивость боролась с надеждой. Последняя, несмотря ни на что, побеждала.
- Ну, заходи, что ли! - неловко позвала санитарка и посторонилась, чтобы щенок мог прошмыгнуть мимо неё.
Но он не трогался с места.
- Что, обидела я тебя вчера? Ну, прости меня, не сердись. Пойдём!
Собачка, подумав, поднялась и нерешительно заглянула в прихожую. Воспоминание о вчерашнем вечере мешало ей безбоязненно переступить порог.
- Вот беда! Ну, и как же нам - до обеда в дверях стоять? Иди, мой хороший, иди сюда! Иди, я тебе за ушком почешу!
Наверное, в собаках больше веры в человеческую доброту, чем в нас самих. Щенок сделал несколько осторожных шажков, вопросительно посмотрел на Максимовну и, увидев, что она не злится и не собирается хвататься за веник, потихоньку вошёл в квартиру.
- Ну, слава Богу! Дай я тебя поглажу... Молодец, умница!
Обрадованный лаской гость мигом повалился на пол, подставляя Максимовне светло-коричневое брюшко.
- Ой, да ты девочка, оказывается! Ну, давай почешу пузо, давай... Какая же ты хорошенькая, прямо плюшевая... Плюшка и есть! Идём, позавтракаем тем, что Бог послал. Плюшка, Плюшка!
Плюшка на этот раз не заставила себя упрашивать.

Пристально рассмотрев витрину киоска, Максимовна выбрала самый большой и яркий апельсин. Продавщица поупиралась, но в конце концов согласилась вынуть его из-за стекла для настырной покупательницы. После этого старушка забралась в автобус и поехала на другой конец города, крепко держась за свою потёртую кожаную сумку.
День был замечательно солнечный и одновременно морозный. Автобусное окно заиндевело, поэтому сквозь ледяные цветы не было видно улиц, по которым извивался и петлял маршрут. Билетёрша поначалу ленилась объявлять остановки, но её пристыдили, и она начала неохотно выкрикивать:
- Дом культуры!.. Есть на выход? Следующая - Школа-интернат...
Максимовна вышла на Северо-западном разъезде. Район был новый, для неё незнакомый, раньше она никогда в эти края не попадала. Вокруг стояли высотные дома, между которыми в снегу зябли разноцветные детские площадки. Санитарка огляделась в надежде увидеть Катю катающейся с горки или бегающей вокруг лазалок. Но было холодно, горки и лазалки пустовали.
Адрес Максимовна запомнила наизусть, у неё вообще была очень хорошая память, несмотря на возраст. И дом, и подъезд нашлись быстро, теперь оставалось подняться в лифте на шестой этаж. Почему-то очень быстро билось сердце, и вообще Максимовна волновалась. За долгие годы сердитого недовольства она совсем разучилась ласково обращаться с людьми.
Оказавшись перед чужой дверью, обитой коричневыми рейками, старушка достала из сумки Катиного игрушечного щенка и апельсин, но всё никак не решалась позвонить. Её даже охватила паника - было совершенно непонятно, что говорить и как себя держать. А если её вдруг начнут благодарить, тогда что делать? Вот беда-то...
- Да что это я? - рассердилась Максимовна на саму себя. - Как будто в лес к медведям иду!
И вдруг вспомнила, как, бывало, гордилась тем, что к ней самой боялись подходить с просьбами...
- Что же я скажу? Ох, Господи, помоги, надоумь Ты меня! Каково им-то раньше было со мной разговаривать? Поди, тоже поджилки тряслись... Ладно, не топтаться же вечно у порога, раз пришла. Ну, с Богом!
Она вздохнула, тщательно перекрестилась и нажала на пухлую белую кнопку звонка.

Рождественский рассказ

По стеклу ползли прозрачные капли дождя, собирались у основания деревянной рамы в прозрачную дорожку воды и в ней, как в зеркале рассыпались на тысячи ярких пы-линок неоновые отсветы фонарей.
И асфальт казался тёмным, набухшим от воды…Такой зимы Кирилл ещё не пом-нил…Дворовые фонари бросали неровные тени, и под ветром гнулись ветви деревьев…
В третьем часу ночи на улицах города было пустынно. Мигали жёлтым светофоры на перекрёстке да светилась разноцветной новогодней гирляндой круглосуточная палатка напротив подъезда…
Кирилл сунул босые ноги в холодные резиновые шлёпки и, стараясь не сильно шу-меть прошёл на кухню…
В кране методично капала вода. Кирилл закрутил кран. В открытую форточку вле-тал сырой и тёплый воздух. Кирилл закурил, выпуская в форточку дым. На столе мигал синим огоньком сотовый…
Кирилл открыл NOKIA, Би-лайн поздравлял с Рождеством… Обещал праздничные скидки и призы за 100 отправленных до 8 – го числа сообщений…Кирилл усмехнулся… Столько сообщений можно отправить друзьям и родственникам…Но Кирилл из всех род-ственников имел только маму и отчима, которые сейчас отдыхали в Испании, а друзей у него было всего два: одноклассник Димка и армейский друг Серёжка. Первый сладко спал у себя дома под боком у жены, а второй третий месяц сидел в командировке на Камчат-ке…
Так что призов Кириллу явно не заработать до завтрашнего утра…Он прикрыл NOKIA, и одевшись вышел во двор…На улице погода оказалась ещё сырее и теплее,чем из окна…
Кирилл сел за руль своей серой MITSUBISHI, включил радио и не спеша выехал на пустую трассу…
По радио передавали сплошные рождественские поздравления и пожелания всего самого доброго и чудесного…Да, чудес только и не хватало…
Последнее время Кирилл замечал, что его жизнь становилось монотонной и безра-достной. Когда-то любимая работа в кампании сотовой связи и та перестала радо-вать…Приелись сотрудники, вечно чего-то требующие от него начальники и …девушки…
Они висли на Кирилле гроздьями, и штабелями укладывались к нему в по-стель…Кирилл был вожделенной мечтой современных девиц - молодой, красивый, с им-портной машиной и долларовой зарплатой… Единственный сын у богатых родителей…
Кириллу иногда становилось смешно от шитых белыми нитками уловок его девиц, стремящихся довести отношения до дверей Дворца бракосочетаний. Каких только спек-таклей в свою честь Кирилл не насмотрелся за свои неполные 35 лет… Уж они и скром-ных недотрог из себя разыгрывали, и домашних хозяек, и высокосветских львиц, и умных и прожённых жизнью бизнес-леди…Но через месяц другой встреч, всё заканчивалось, спектакль подходил к концу, когда на очередной вопрос « когда ты меня познакомишь со своими родителями», Кирилл отвечал отказом. Представить маме и отчиму этих разукра-шенных косметикой, облитых духами, обвешанных драгоценностями девиц второй свеже-сти, Кирилл не мог себе позволить… С ними можно было сходить на вечеринку или в ки-но, провести время на даче или гостинице, но прожить жизнь, с ними было бы скучно…
Хотя, надо отдать должное, встречались в жизни Кирилла и вполне милые и дос-тойные экземпляры, но тогда он был слишком молод и ветрен, чтобы это оценить…
Кирилл ехал по шоссе в сторону области…В темноте мелькали вереницы огней…В открытое стекло врывались мелкие капли дождя, дворники мерно ездили по стеклу …
Она возникла на дороге как-то сразу…Вынырнула из темноты на секунду попав в свет фар ярким белым пятном…
Кирилл затормозил мгновенно, отчаянно завизжали тормоза…С трясущимися ру-ками он вышел из машины, хлопнул дверцей…Она стояла у обочины, рассматривая ис-пачканное светлое пальто… Её лица не было видно за упавшими вперёд тёмными воло-сами…- Девушка, что же Вы творите? – крикнул Кирилл.
Она подняла на него прозрачные , какие-то неимоверно зелёные или голубые глаза, поправила пальто и чистым голосом ответила - То же что и Вы-
Кирилл не ожидал такого ответа. Он прислонился к дверце и вытер вспотевшие ладони о джинсы - А что я по-вашему творю? – Убегаете, спасаетесь- ответила девушка. – От кого, интересно? - Кириллу стало прикольно с ней разговаривать. – А мне не интерес-но- ответила девушка. Кирилл улыбнулся- Вы всегда такая забавная- Нет только по праздникам- улыбнулась она и Кирилла поразили её ровные мелкие белые зубки… - Мо-жет Вас подвезти? – спросил он. – Может- ответила девушка, топнула ножками, обутыми в замшевые сапоги, чтобы стряхнуть грязь и села на сиденье. Кирилл закрыл дверь, сел в машину, мотор заурчал, словно нехотя…- Как Вас зовут-то? – спросил Кирилл, когда в молчании прошло минуты три. – Лучше бы спросили, куда везти. Аня меня зовут. - сказа-ла девушка. – Куда везти то? – спросил Кирилл. Ему становилось всё больше интересно с ней разговаривать. – Куда сам едешь, туда и вези. – ответила Аня. Кирилл нахмурился. – Да не хмурься ты. Я не проститутка- сказала Аня- мне быстрее от того места надо убе-жать, а куда я не знаю. Я здесь первый раз. - А что там делала на дороге? - спросил Ки-рилл, заметив, что они перешли на «ты». – Говорю же, убегала- немного раздражённо от-ветила Аня. Кирилл решил дальше не приставать с вопросами. – Я на дачу к себе еду. В Ильинку. Там электрички до Москвы ходят, можешь вернуться. Завтра. – сказал Кирилл. – Спасибо. - Аня улыбнулась, и опять Кирилла поразили её зубы, ровные , белые и мелкие. - Спасибо, Кирилл- добавила она. – Откуда знаешь, как меня зовут? - удивился он. – А я ясновидящая – засмеялась Аня – Да ладно, вон права твои лежат – кивнула она на при-борную панель, на которой лежали заламинированные права.
Кирилл свернул на просёлочную дорогу. Замелькали редкие огни дачного посёлка. – Давай в магазин заедем- сказал Кирилл, -а то у меня даже поесть нечего- Аня кивнула. Кирилл притормозил у палатки. Когда он вернулся с пакетом в машину, Аня спала, отки-нув голову на спинку сиденья. Кирилл секунду полюбовался на её длинные, пушистые ресницы, отметил про себя, что уж очень белая у Ани кожа, какая-то прямо мраморная с тоненькими голубыми прожилками…
Разбудил он её, тихонько дотронувшись до плеча девушки, когда уже въехал на участок…
Аня проснулась мгновенно, распахнула свои прозрачные глаза и улыбнулась…- Надо же, заснула…- сказала она тихо.
Кирилл открыл дверь деревянного двухэтажного дома. В доме было тепло, пахло натопленными бревенчатыми стенами. – Ты здесь когда был последний раз? – спросила Аня. - Давно. – ответил Кирилл, снимая куртку. – А почему тепло? – спросила Аня, ски-нула пальто, оставшись в пушистом белом свитере и длинной белой юбке. – Нам сторож топит к выходным. Родители приезжают, уже тепло. – ответил Кирилл. Аня неслышно прошла на кухню, высыпала на стол продукты. – Я сам приготовлю- сказал Кирилл. – Иди лучше машину поставь в гараж- тихо сказала Аня- к утру пойдёт град- Кирилл удивился, но ничего не сказал.
Он вышел во двор. Небо было чистым и звёздным, откуда взяться граду. Снега не было. Земля лежала тёмная и влажная. За городом было ветренее и сырее, чем в городе. На большой клумбе торчали сухие стебли, ветер колыхал их, и тени плясали на тропинке.
Когда Кирилл вернулся из гаража, Аня накрыла стол. Кириллу показалось, что блюд явно больше, чем можно было приготовить из тех продуктов, что он купил. На столе дымилась блюдо картошки, тарелка жареной рыбы, салат, аккуратно порезанный сыр желтел на тарелочке, и ароматно пах накрытой салфеткой чай, в вазочке лежало три сорта печенья, нарезанные дольками помидоры, пахли летом…
Аня сидела за столом, положив руки на красную клетчатую скатерть, и улыба-лась… - Кушать подано- сказала она. – Как ты успела это всё за пять минут? – спросил Кирилл, усаживаясь за стол. – Долго- ли, умеючи- сказала девушка, накладывая Кириллу салат. После первой ложки, Кирилл понял, что такой вкусной еды он никогда не ел. – Вкусно готовишь- сказал он. – А я всё делаю хорошо- сказала Аня, методично разрезая ножом листик салата у себя на тарелке…Она едва притронулась к еде.- Ешь сама-то- ска-зал Кирилл. – Я сыта- ответила Аня и улыбнулась… Улыбка у неё была какая-то мимо-лётная, ускользающая… Аня наклонилась поднять с пола упавшую салфетку, мимолётное колыхание воздуха донесло до Кирилла её запах. Он не мог понять чем от Ани пахнет, но запах был какой-то очень знакомый, тёплый и успокаивающий…
Кирилл знал очень много запахов женских духов, часто дарил их своим девушкам, но такой аромат он встречал впервые, и в то же время он казался ему знакомым до боли…
Аня спросила- Ты кем работаешь? - В Би-лайне, менеджером- ответил Кирилл. = У тебя какая связь? – спросил он. – Ты не знаешь этого оператора- ответила Аня. Кирилл усмехнулся- Да ладно – Правда, правда- засмеялась Аня. – Конкуренты поди- улыбнулся Кирилл- Да нет. Этой связи никто не конкурент- сказала Аня и посмотрела в окно. Кирил-ла забавляла её манера разговаривать. – Погода то какая не зимняя, не рождественская- сказал он. – Верно. Бог на людей гневается. Много нагрешили. Зла наделали. А всё зло и плохие мысли к небу поднимаются, вот потому и погода такая- тихо проговорила Аня. – Ты что в метео бюро работаешь? – засмеялся Кирилл. – Нет. Я людям помогаю. – просто ответила Аня. – Красный крест что-ли, медсестра, смотрю ты вся в белом- Аня кивнула – Что вроде того…
Кирилл отодвинул тарелку, Аня налила ему чай. – Я тебе на втором этаже постелю, в маминой комнате- сказал Кирилл. Аня кивнула.
Кирилл уснул сразу, как только погасил светильник. На втором этаже скрипнули и затихли половицы. То, что в его доме ночует красивая девушка, волновало Кирилла даже во сне. Он пытался представить, какая Аня там, под свитером и юбкой. Ему казалось, что её кожа прохладная на ощупь…И этот запах…Интересно она везде так пахнет…
Кирилл почувствовал как его гладят по руке…Прикосновение было лёгким и неж-ным…На краешке дивана сидела Аня. Она была в длинной маминой рубашке с белыми кружевами. – Ты что? – прошептал Кирилл, почему то испугавшись. – Тсс…- Аня прило-жила палец к его губам. – Там наверху так холодно…и одиноко…- Кирилл почувствовал как ему становится жарко от её прикосновений. Аня гладила его по голове, по шее, по плечам. – Можно я здесь, с тобой посплю…- прошептала она, скользнув под одеяло. Ки-рилл почувствовал её прохладные ступни, прижавшиеся к его ногам. Она обняла руками его за шею, жарко задышала ему в ухо. – Ты спи, спи, Кирик, всё будет хорошо- Кирилл вздрогнул. «Кириком» его звала в детстве мама… Аня поцеловала его прохладными губа-ми, и Кирилл словно провалился в глубокий сладкий омут…
Утром, когда он проснулся, Ани не было. На столе. Накрытый салфеткой стоял зав-трак. Кирилл поднялся на второй этаж, в маминой комнате было тоже пусто. На застелен-ной кровати аккуратно свёрнутая лежала ночная рубашка.
Кирилл не притронулся к завтраку. Вышел во двор. На земле ещё не растаяли крупные градины, градинами были побиты все сухие цветы на клумбе…- Откуда она зна-ла- подумал Кирилл. Он закрыл дом, завёл машину и поехал домой.
Подъезжая к дому, Кирилл понял, что вчера здесь случилось что-то ужас-ное…Около дома стояли пожарные машины, скорая и милиция. Двор был отцеплен. Ки-рилл вышел из машины. Его подъезда, его этажа, его квартиры не было. На этом месте дымились развалины. Ночью у соседей рванул газ и подъезд, почти все квартиры снесло напрочь…
Кирилл похолодел от ужаса…Если бы он вчера остался дома…Его бы сейчас заво-рачивали в такой же чёрный пакет, как его соседей…Кирилл с трясущимися ногами сел обратно в машину…
Весь вчерашний вечер как вспышка выплыл в его памяти…Как возникла на дороге девушка в светлом пальто…Как она сказала, что он спасается и убегает…Потом он вспомнил, как Аня сказала, что помогает людям, вспомнил что она предсказала ночной град…
Кирилл вырулил на дорогу и поехал в ближайшую церковь…В рождественский праздник здесь горели свечи, много свечей, пахло хвоей и ещё тем, чем вчера пахла Аня…Батюшка помахивал кадилом с ладаном…Аня пахла ладаном…
Кирилл остановился перед распятием…поставил свечу, он не знал молитвы просто поблагодарил Бога за своё спасение…
Он вернулся в машину, права лежали обратной стороной. Кирилл понял, что Аня не могла вчера прочитать на них его имени…
Аня не обманула, у него всё было хорошо дальше в жизни… Им дали новую квар-тиру в новом доме…Кирилл женился на девушке с большими зелёными глазами и про-хладной кожей…У него подрастали двое детей, мальчик и девочка…На работе он получил повышение…Про него говорили «поцелованный ангелом»… И всё было вроди-бы хоро-шо…
Только вот каждое Рождество много лет подряд Кирилл ночью ездил на дачу по той дороге, где тогда встретил Аню… И всякий раз проезжая мимо того места, где она появилась из темноты, Кирилл задерживал дыхание…Ему казалось, что в этом месте ноч-ная тьма на мгновение становилась светлее…
8-9 января 2007 года

Спаси, Господи всех за прекрасную подборку Рождественских рассказов.
Возможно, кое-что я прочитаю в Воскресной школе при нашем храме.

Поздравляю всех с сочельником и наступающим Рождеством Христовым.

И в каждом доме ныне Рождество…
Под елкой приготовлены сюрпризы,
Сбываются желанья и капризы,
Позволено любое баловство.

И вот уже светлеет за окном,
И снег лежит, как белая пеленка,
Святая непосредственность ребенка
Спасает мир, прогнувшийся под злом.

И звезды, как бенгальские огни,
И небо, точно елка, оживает,
Горят сердца, и чуда ожидают,
И продолжаются святые дни…

И в каждом сердце ныне Рождество…

gena, спасибо за такие светлые рассказы! Как будто вернулась в детство)))

Toto! Спасения души!!!

С постом! И с праздником!!!!

Нашла новый рассказ. Вообще-то это аудио Ильи Литвака, я давно его знаю, а вот в текстовом варианте увидела впервые. Очень эта история мне нравится.

Илья Литвак

"Кукла рождественской девочки"




Вечерело. Короткий зимний день быстро подходил к концу. Несмотря на то, что был всего пятый час вечера, в окнах домов и магазинов торопливо зажигали огни. Нынешний декабрь был особенно ненастный и холодный: шел снег, смешанный с дождем, и дул сильный холодный и резкий ветер, отчего день казался еще темнее и печальнее. Но это обстоятельство нисколько не мешало какому-то особенно веселому оживленному движению в этот ненастный вечер на улицах города К.
Кукла была очаровательная, с пышными темными локонами, с подвижными руками и ногами и чудесными голубыми, как небо, глазками. Одета она была в изящное голубенькое платье, отделанное дорогими тонкими кружевами. По величине своей она походила на двухгодовалого ребенка. Странную противоположность представляла эта нарядная кукла с убогой обстановкой комнаты и старым красным простеньким платьицем девочки. Кукла эта без слов свидетельствовала, что обладательница ее видела лучшие дни. И это была правда. Еще так недавно все хорошее в жизни было правдой! Всего полгода назад Женя Дан и ее мать пользовались полным довольством и удобством, которые дает богатство.
Но с тех пор как отец девочки умер, дела пошли все хуже и хуже. Мало-помалу были проданы все вещи, даже одежда. Через шесть месяцев тяжко заболевшая Любовь Николаевна Дан очутилась вместе с маленькой дочерью в убогой комнатке пятого этажа с нищенской обстановкой.
Через три дня Рождество! Какое грустное Рождество будет в нынешнем году, да притом еще и мама больна!
Жене вспомнилась залитая огнями елка, с румяными яблоками, конфетами и золочеными орехами. Тогда был жив отец. Он подарил дочке, своей любимой Рождественской девочке, ее Катюшу, которую сейчас она так нежно качала на коленях. Потом, после елки, тогда подали гуся. Как вкусно хрустела поджаристая корочка! Женя вздохнула и проглотила слюнки. Сегодня она пила только чай с хлебом вместо обеда, и ей хотелось есть. Через три дня Рождество, но о таком великолепии, как елка и гусь, конечно, и мечтать, и даже думать нечего!
Вот, может быть, соседка даст ей кусочек пирога… Но соседка сама очень бедная и у нее целая ватага детей. Жене даже не во что одеться, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Кроме платья, которое на ней, у девочки ничего нет.
А она – настоящая Рождественская девочка. Родилась она в самый сочельник, накануне Рождества, и отец говорил ей постоянно:
– Помни, девочка, что ты родилась в одну ночь со Христом и не забывай никогда в этот вечер поклониться Ему.
А вот теперь придется сидеть дома, ничего теплого у Жени нет и взять негде. Продать нечего. Все, что возможно продать, было уже продано. Заработать Женя тоже ничего не может. Слишком она для этого мала и ничего еще не умеет. Вот горе! Женя тоскливо обвела глазами комнату, которая все больше и больше погружалась во мрак. Девочке очень хотелось заплакать, но она победила себя. Никогда не была Женя плаксой и не любила нюнить. Она решила встать, зажечь лампу, чтобы было веселее, и дожидаться Пелагеи Сергеевны, соседки, которая обещала зайти к ним после вечерни и принести хлеба. Женя хотела соскочить с окна и при этом чуть не уронила куклу. Она совсем о ней забыла. И вдруг лицо ее сразу просияло. Она подумала, что у нее есть, что продать к празднику.
Ее Катюша совсем новая и такая красивая! В былые лучшие времена, когда Женя с Катюшей на руках гуляла, она не раз замечала, как встречные девочки засматривались на куклу. Конечно, ей дорого дадут за Катюшу. Может быть, дадут рублей 25-30. Тогда она купит себе теплое платье, а маме новое одеяло. Во всяком случае, надо попробовать. Женя решила не откладывать и сейчас же приняться за дело. Но Катюшу она сильно любила, и ей было жаль расставаться с куклой. Кроме того, ведь Катюша была ее единственным другом. Только играя с ней, девочка утешалась и забывала немного все печальное. И вдруг остаться одной, отдать Катюшу! Женя чуть не заплакала, но вспомнила, что у мамы нет теплого одеяла, и мужественно сдержала слезы. Прежде всего, нужно сделать объявление в газете о продаже куклы. Женя знала, что когда мама продавала мебель и другие вещи, то делала объявления в газете. Знала Женя и дорогу в редакцию, куда не раз сопровождала мать.
Это было недалеко, всего три-четыре дома от их квартиры. Еще не поздно. Недавно пробило шесть часов. Объявление завтра будет уже напечатано в газете, и можно еще успеть купить, что нужно. В том, что кукла будет продана, Женя ни минуты не сомневалась. Затаив дыхание, едва ступая на кончики пальцев, чтобы не разбудить спящую маму, Женя сняла с кровати старый платок и накинула его на голову и плечи. Под платок она спрятала Катюшу, которую решила захватить с собой. Тихо, как мышка, выскользнула девочка за дверь и стала спускаться по крутой темной лестнице. Через несколько минут ее крошечная фигурка затерялась в толпе прохожих.
Николай Петрович Бугров, издатель и редактор К-ской газеты, высокий худой старик, носил очки на носу, что придавало ему строгий вид (хотя он был очень добрый, мягкосердечный человек). Взглянув на часы, издатель собрался было приказать единственному оставшемуся в редакции сотруднику, давно уже потихоньку зевавшему, тушить огонь и собираться домой. В этот момент дверь быстро отворилась, и на пороге показалась запыхавшаяся маленькая девочка, закутанная в большой старый платок.
– Вы, кажется, не туда попали, барышня, здесь издают газету, и такой маленькой девочке, да еще в такой поздний час, здесь делать нечего, – присматриваясь к ней, притворно строго сказал старый редактор. Сотрудник же молча, с удивлением, смотрел на девочку.
– Так мне нужно напечатать объявление в газете, – смело ответила Женя, нисколько не смущаясь нахмуренным видом старого редактора.
– Вам нужно сделать объявление? Тогда, конечно, дело другое, – сказал старик, усаживаясь в кресло и готовясь слушать.
– Идите ближе в таком случае и скажите, какое объявление нужно вам сделать.
– Видите ли, мне хотелось бы продать куклу, и для этого сделать объявление в газете. Кукла очень хорошая, вот посмотрите, я ее нарочно с собой захватила, чтобы вы посмотрели. Женя вытащила из-под платка Катюшу.
– Куклу? А для чего, позвольте узнать, хотите вы продать такую прекрасную куклу? Неужели кукла ваша так надоела вам, неужели же вы ее не любите? Почему вы хотите продать ее? – строго спросил Николай Петрович и пытливо через очки посмотрел на стоящую перед ним Женю.
– Ой, нет! Я очень люблю Катюшу, – сказала Женя, крепко прижимая к себе куклу. – Только мне деньги очень нужны, а денег взять негде и продать больше нечего. Мы уже все продали. А мама лежит больная. Ей нужно новое теплое одеяло непременно. Она ужасно больна и вся дрожит под старым одеялом.
И потом мне нужно теплое пальто, чтобы пойти к Рождественской всенощной. Я Рождественская девочка и мне нельзя не быть у Рождественской всенощной.
– Вот видите, господин редактор, – продолжала Женя, которую почему-то совсем не пугал сердитый вид редактора и его нахмуренные брови, – когда папа был жив, у нас все было, ну, а как он умер, да еще мама заболела, то стало очень плохо. Маме все пришлось продать, даже шубы и платья. Теперь уж и продавать нечего. А мама все больна. Вот я и подумала, что можно продать Катюшу. Посмотрите-ка, какая она хорошенькая! Это папа подарил мне ее в прошлом году на Рождество. И еще совсем новенькая! Я ужасно берегла ее.
И Женя заботливо поправила на кукле ее голубое платье и пригладила растрепавшиеся волосы.
– Гм! Кхе-кхе!.. Подождите, вот я сейчас рассмотрю ее хорошенько. Только протру свои очки; они что-то совсем затуманились… А тут еще этот невозможный насморк. И откуда взялся? Утром его еще не было. Не находите ли вы, что двери у нас плохо закрыты, Семенов? – Старик-редактор вытер набежавшие слезы.
– Это вам показалось, двери заперты плотно,- ответил, улыбаясь, сотрудник и потрогал ручку крепко запертой двери.
– Странно, однако, откуда он взялся, этот ужасный насморк? Понять не могу!
И старый редактор, сняв очки, принялся сморкаться. Наконец он справился с так внезапно напавшим на него «насморком», протер носовым платком очки и, надев их вновь на покрасневший нос, взглянул на стоявшую перед ним и с любопытством смотревшую на него Женю.
– Кажется, приступ окончился, – сказал он. – Покажите-ка мне теперь вашу куклу. Да, да, кукла в самом деле чудесная и совсем новая.
Старик осторожно взял из рук радостно улыбавшейся Жени куклу и рассматривал ее сквозь очки.
– Прекрасная кукла, – продолжая улыбаться, подтвердил Семенов, к великому восторгу Жени. – Думаю, что каждой девочке было бы приятно иметь ее.
– Да, да! Вы правы, и мне очень, очень жаль, что у меня нет дочки, или внучки, – я непременно купил бы ее для нее! Ну, да для такой красавицы скоро найдется покупательница, и мы это устроим… А вы не будете жалеть, что продали вашу куклу? – спросил вдруг Николай Петрович и зорко посмотрел на стоявшую перед ним девочку.
– Нет, нет! – торопливо и решительно ответила Женя, раскрасневшееся лицо которой улыбалось и сияло, как солнце, от радости и гордости при такой похвале ее Катюше. – Катюшу я очень люблю, конечно, но без нее можно обойтись, а теплые вещи ведь ужасно нужны, без них никак нельзя… Я думаю, что та девочка, которая ее купит, будет беречь и любить ее. Ведь, правда? Как вы думаете?
И голос Жени, несмотря на всю решимость, невольно дрогнул и зазвучал тревожно, когда она вопросительно взглянула на старого редактора.
Но старый редактор ничего не мог ответить ей, так как на него вновь внезапно напал новый сильный припадок «насморка». На его глаза снова навернулись слезы, и он принужден был вновь протирать свои очки.
– Ну, конечно, правда! Кто ее купит, непременно будет ее любить и беречь! Разве Катюшу можно не любить? Такая чудесная кукла, – уверенно сказал он Жене, как только справился с припадком «насморка», и лицо девочки опять просияло.
– А какое же объявление хотели бы вы напечатать в газете?
– Продаю куклу, чтобы купить теплые вещи, я думаю…
– Гм, гм… продаю куклу, чтобы купить теплые вещи… Превосходно! Конечно, больше ничего и не нужно: этим все сказано… Однако скажите, как вас зовут, маленькая Рождественская девочка, который вам год и где вы живете?
– Тут, совсем близко, всего четыре дома, в тридцатом номере, зовут меня Евгения Дан, и на Рождество мне уже будет семь лет. Как Вы думаете, дадут за Катюшу мне рублей… сорок?
Кукла стоила не больше десяти рублей, но Женя сильно любила ее, и даже эта цена казалась ей слишком маленькой!
– Дадут, конечно дадут, быть может, и гораздо больше!.. А теперь, Женя, идите домой, уже поздно, и не думайте ни о чем: все будет устроено. Семенов вас проводит. Катюшу же оставьте у меня. Я уверяю, что она завтра утром будет продана. Такая прекрасная кукла!.. Погодите! А кто же купит для вас теплые вещи? – спросил редактор.
– Наша соседка, Пелагея Сергеевна, она очень добрая! – уверенно ответила Женя.
– Отлично, значит все устроено, Спокойной ночи, милая Рождественская девочка. Да хранит вас Христос, с Которым вы родились в одну ночь! Дайте мне вашу ручку на прощанье. Вот так! Семенов, проводите, пожалуйста, маленькую барышню домой, – и Николай Петрович, почтительно пожав ручку Жени, проводил ее до самых дверей, как будто она была знатная посетительница, а не бедная маленькая девочка в старом потертом платке.
На следующее утро, едва успела Женя открыть глаза, как в комнату вошла улыбающаяся Пелагея Сергеевна, а за ней посыльный внес несколько больших, толстых пакетов. Когда пакеты были вскрыты, из них перед восхищенным взором Жени (она сильно волновалась, помогая Пелагее Сергеевне развертывать пакеты, и беспрерывно роняла на пол ножницы) появились чудесные вещи, которые ей и во сне не снились. Тут было теплое пушистое одеяло, большой платок и теплые чулки для мамы, для самой же Жени хорошенькое голубое платье, шубка, маленькая, как игрушечная, белая муфта и такая же шапочка, а также чулки, ботинки и галоши. Жене казалось, что она видит чудесный сон. Ей хотелось и смеяться и плакать.
– Все это прислал мне редактор К-ой газеты, – улыбаясь, сказала девочке потихоньку (Любовь Николаевна еще спала) Пелагея Сергеевна, – и просил передать тебе. На Рождество он сам зайдет к вам.
Разлука с Катюшей не казалась теперь Жене такой тяжелой, когда она посматривала на прекрасное одеяло и платок, которыми была укутана ее мать. А еще так недавно, рано утром, несмотря на то, что она совсем не была плаксой, Рождественская девочка едва не заплакала, и у нее невольно вырвался тяжелый вздох, когда, проснувшись, она взглянула на то место, где всегда лежала ее Катюша. Сердце Жени больно сжималось при мысли о том, где ее любимица, кому достанется и будут ли ее любить? Но теперь она была спокойна. Конечно, девочка, которая решилась так дорого заплатить за Катюшу (а что заплатили недешево, видно уже по тому, что можно было купить так много прекрасных вещей), эта девочка обязательно будет ее любить и беречь.
Наступал сочельник.
Во всем К. не было девочки счастливее Жени, когда она, под торжественный звон колоколов, одетая во все новое входила в ярко освещенную церковь вместе с Пелагеей Сергеевной. Еще несколько минут – и веселый, радостный Рождественский тропарь раздается под сводами храма, расплывается и тает там высоко-высоко где-то, кажется в самом бездонном темно-синем небе, на котором так ласково блестят и переливаются в окнах под куполом бесчисленные яркие звездочки. – «Рождество Твое, Христе Боже наш»… поет где-то вверху невидимый хор и светлой радостью наполняет сердце маленькой Рождественской девочки… Ночь эту она спала крепко и спокойно. Уже совсем утром ей начала сниться Катюша, но как раз в это время необычайное движение в комнате разбудило ее и заставило открыть глаза. И в ту же минуту она опять невольно закрыла их: то, что она увидела, так походило на сон! Через мгновение она, однако, их снова открыла, на этот раз широко, и пристально стала приглядываться к тому, что ей показалось продолжением сна. Нет, она ошиблась, это не сон! Прямо напротив Жениной кровати стояла наряженная елка, а под елкой сидела Катюша в новом платье и, улыбаясь, протягивала к ней руки. Тут же под елкой лежали огромные красные яблоки, конфеты и игрушки. Женя была так изумлена, что продолжала лежать, не шевелясь, только все шире и шире открывала глаза.
Дружный смех матери, чувствовавшей себя в это утро лучше (такое уж счастливое было утро), и сидевших возле ее постели Пелагеи Сергеевны и Николая Петровича заставил девочку очнуться и убедиться окончательно, что это не сон, а «настоящая правда».
Через несколько минут, одетая в новое платье, с Катюшей на руках, сиявшая радостью Женя, сидела на коленях старого редактора и, не спуская с него внимательных глаз, слушала рождественскую сказку о «Рождественской девочке и ее кукле», которую он рассказывал. Впрочем, рассказ Николая Петровича нельзя было назвать сказкой, так как волшебного в нем не было ничего, а все было «правдой», но от этого рассказ был намного интереснее, таким он, по крайней мере, казался живой Рождественской девочке. Нужно ли говорить, что старый редактор и не думал продавать оставленную у него Женей куклу. Доброе сердце девочки, решившейся продать любимую куклу, чтобы купить теплое одеяло больной матери и иметь возможность пойти в церковь, чтобы там поклониться Христу, накануне Его Рождества, как она всегда это делала – глубоко тронуло старика. Но, чтобы проверить, искренно ли было это желание и не будет ли Женя потом раскаиваться в своем поступке, он оставил Катюшу у себя. На другой день он призвал Пелагею Сергеевну и расспросил подробно о Жене и ее матери. Узнав, что Женя ни разу не всплакнула о кукле, Николай Петрович, остался очень доволен и дал Пелагее Сергеевне денег, чтобы она купила все нужное. Однако объявление о продаже куклы он в газете все-таки сделал, как раз в том номере, который должен был появиться в день Рождества. На первой странице этого номера читавшие увидели в этот день следующее объявление: «Рождественская девочка продает куклу, чтобы купить теплую одежду». И охотников, пожелавших купить эту куклу и увидеть Рождественскую девочку, оказалось так много, что двери в маленькую комнатку Жени и ее мамы не затворялись целый день, пропуская все новых и новых посетителей. А так как все приходившие являлись не с пустыми руками, то скоро в небольшой комнатке стало совсем тесно от наваленной кругом теплой одежды. А игрушки и лакомства некуда было даже ставить, так много их было. Добрые люди, принявшие участие в судьбе Жени и ее мамы, не оставили их и после Светлого Праздника. Любовь Николаевна поправилась, и ее определили классной дамой в институт, а когда Женя подросла, ее поместили в тот же институт.
Если принять во внимание, что дело происходило за три дня до Рождества, то удивляться такой суете было совсем нечего.
На подоконнике одного из окон пятого этажа высокого мрачного дома, занятого множеством мелких квартир, сидела маленькая девочка, лет шести-семи. Она грустно смотрела на улицу. Впрочем, улицы ей совсем не было видно. В окне лишь мерцали отблески электрических фонарей, виднелся клочок темного неба да стена и крыша противоположного дома. В маленькой комнатке с одним окном было почти совсем темно Только несколько углей, догоравших в открытой печке, слабо освещали помещение. Обстановка комнатки была самая бедная и скудная: три колченогих стула, простой некрашеный стол, диван с продавленным сиденьем и за занавеской старая деревянная кровать, на которой, плотно закутанная старым вытертым одеялом, спала тревожным сном женщина. Девочка сидела тихо, прислонившись к деревянному переплету окна, и задумчиво покачивала большую красивую куклу.

Продавец газет

Ирина Рогалёва, рассказ из серии "Святочные рассказы"

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция Пушкинская», - голос в динамике замолчал, и поезд, мгновенно набрав скорость, нырнул в темный туннель. Паренек с тяжелой кипой газет в руках запрыгнул в вагон в последний момент. Он отдышался и пошел вдоль вагона, монотонно повторяя «газеты, покупайте газеты, городские новости».

Мишка часто встречал этого парня на своей ветке метро.

Мишка метрополитен терпеть не мог. Он бы предпочел ездить в школу с водителем на отцовском «мерсе», но отец считал это баловством. Вот и приходилось таскаться с одного конца города на другой в душной подземке.

С духотой Мишка еще мог мириться, но торговцы всякой дребеденью выводили его из себя. Он их терпеть не мог, считал неудачниками, лузерами и тунеядцами.

Особенно его раздражали попрошайки. Мишка никогда никому милостыню не подавал: ни старушке, ни мамаше с примотанным к ней младенцем, ни инвалидам, шустро прыгающим на костылях из вагона в вагон.

Когда Мишке было лет пять, на улице он увидел сидящего прямо на асфальте безногого старика с кепкой около пустой штанины. От жалости к нему Мишка чуть не заплакал и тут же высыпал в кепку все свои монетки. Дома отец, видевший эту сцену, объяснил, что нищие и попрошайки – это люди, работающие на мафию. Мишка урок усвоил.

«Вот и этот продавец газет – абсолютный лузер», - думал Мишка, без стеснения рассматривая паренька. «На вид ему лет тринадцать, как и мне. Мы даже чем-то похожи - рост, цвет волос. Только вот причесочка у него – полный отстой! Его бы причесать, помыть, переодеть – стал бы нормальным пацаном».

Пока Мишка думал, паренек дошел до него. «Купите газету, городские новости», произнес он, глядя в пол.

- Пацан, ты зачем газеты продаешь? Иди, учись, так ведь неучем и останешься, – неожиданно для себя сказал Мишка.

- Мне семью кормить надо, – спокойно ответил паренек и пошел дальше.

Весь день Мишка злился на себя. «И зачем я полез к нему с дурацким вопросом? Знал ведь, что наврет! Главное, с каким спокойствием врет! Наверняка, репетировал перед зеркалом. Знаю я, какую семью он кормит- папаше на бутылку собирает!» К вечеру он успокоился, но твердо решил, что при следующей встрече не по детски объяснит этому лузеру, что врать не хорошо.

Время шло, но продавец с газетами больше не встречался. «Наверное, перешел на другую ветку», - решил Мишка и благополучно о нем забыл.

Город принарядился к Новому году и Христову Рождеству. Улицы светились поздравлениями из разноцветных лампочек. Снегурочки и Деды Морозы зазывали в магазины горожан.

До Нового года оставался один день, и Мишка, наконец, отправился за подарками. Пересчитав свои сбережения, он решил, что десять процентов от них потратит на родителей, а остальные – на себя любимого. Рассматривая красочные витрины, он, не торопясь, шел по улице Пестеля в сторону «Кея», раздумывая, какой ноутбук купить. От приятных мыслей его отвлек звонкий, немного картавый детский голосок:

- Леша, посмотри, какой красивый зайчик! Вот бы мне такого! Девочка лет пяти, замотанная, как старушка, в большой серый платок, тянула к витрине легко, не по погоде, одетого паренька. За его другую руку держалась девочка постарше. «Этого пацана я точно где-то видел. Но где?» - пытался вспомнить Мишка, наблюдая за ними.

- Лизонька, сейчас мы не можем купить зайку. Маме нужны лекарства, а они очень дорогие.

Лицо малышки сразу сделалось серьезным. Брат и сестры пошли в сторону Преображенского собора.

Мишка шел за ними, прислушиваясь к их разговору.

- Я поставлю свою свечку святому дяде Николаю, чтобы он помог мамочке поправиться. Он всегда мне помогает, - сказала младшая девочка.

- А я свою свечку поставлю Пресвятой Богородице. Она исцелит мамочку, и тогда ты сможешь учиться дальше, и перестанешь продавать эти противные газеты, - сказала старшая.

«Так этот парень – тот самый продавец газет из метро!» мгновенно понял Мишка. «Значит, он говорил правду! Он не врал! А я-то! Я-то. Я считал его лузером, а у него больная мать и две маленьких сестренки!!» Волна стыда накрыла Мишку. Он застыл посреди улицы, пытаясь сообразить, что делать. Тем временем троица зашла в собор. Мишка бросился за ними.

Он быстро обошел храм, не обращая внимания на иконы. Наконец, в правом приделе Мишка увидел Алексея с сестрами. Они стояли перед ступеньками, ведущими к небольшой иконе.

Мишка встал за ними.

Лиза, привстав на цыпочки, поставила перед иконой тоненькую свечку и сказала:

- Святой дядя Николай, помоги нашей мамочке поправиться!

Дети перекрестились и низко поклонились.

- Эй, пацан! – Мишка шагнул вперед и встал рядом с ними. Девочки смотрели на него с удивлением, но Леша был спокоен.

- Ты меня узнал? – Мишка хрипел от волнения.

Леша улыбнулся:

- Нет, не узнал. Ты кто?

- Это не важно. Держи! Мишка сунул в руку Алексея все подарочные деньги, резко развернулся и быстрым шагом пошел к выходу.

«Спаси тебя Господи!», - только и успел крикнуть ему вслед Алексей.

Отойдя от иконы, он пересчитал деньги.

- Слава Тебе, Господи! – воскликнул он, поклонился до земли и вытер слезы с глаз. Столько денег он никогда в руках не держал.

- Слава Тебе, Господи! - девочки поклонились вслед за ним.

- А сколько там денег? – шепотом спросила Лиза.

- Хватит маме на лечение, тебе на зайчика, Дашке на зимнее пальто, и еще столько же останется.

Мишка вышел их храма. Он был весь наполнен какой-то неземной радостью. Неожиданно повалил снег, белоснежным покровом укутывая город к Рождеству. «Оказывается счастье – это помогать другим людям. И почему я раньше этого не понимал? Теперь я знаю, в какую сторону мне идти!» - подумал Мишка и пошел в сторону метро, ловя на ходу снежинки.

Седьма Лагерлёф Глава из книги "Легенды о Христе"

Вифлеемский младенец


В Вифлееме у городских ворот стоял на часах римский легионер. На голове у него был медный шлем, у пояса висел короткий меч, а в руке страж держал длинное копье. Весь день стоял он почти неподвижно, так что издали его можно было принять за железную статую. Целый день жители входили и выходили из ворот, нищие усаживались в тени под их аркой, торговцы зеленью и вином ставили свои корзины и сосуды на землю возле воина, а он едва поворачивал голову, чтобы взглянуть на этих людей.
"Здесь не на что глядеть, - как бы говорил его презрительный взгляд. - Что мне до всех вас, кто работает, торгует и приходит сюда с хлебом, маслом и вином! хотел бы видеть войско, готовое ударить по врагу, видеть беспорядочное смятение схватки конницы и пехоты! Дайте взглянуть мне хотя бы на храбрецов, бегущих с осадными лестницами, чтобы взобраться на стены вражеского города! Давно уже ничто, кроме войны, не может радовать моего взора. Сверкающий римский орел, блестящее оружие да смятые шлемы, кровавые следы победоносной битвы - вот от чего радостно бьется солдатское сердце
*
Сразу же за городскими воротами расстилалось великолепное поле, все заросшее белыми лилиями. Легионер стоял здесь каждый день, и взгляд его был направлен как раз на это поле, но ему, конечно, никогда и в голову не приходило обратить внимание на необычайную красоту цветов. Порой замечал он, что редкие прохожие останавливаются и любуются лилиями, и тогда страж удивлялся, как могут они тратить время на такие пустяшные вещи.
"Вот люди, - думал он, - которые не понимают, что действительно прекрасно!"
И он равнодушно смотрел на поля и масличные рощи, окружающие Вифлеем, и отдавался своим мечтам, в которых видел себя в раскаленно-знойной пустыне, под ярким солнцем Ливии.
Он видел, как легион воинов длинной вереницей тянется по желтым пескам. Нигде нет защиты от зноя, нигде не видно признаков воды, конца края нет пустыне, ничто не говорит о том, что близка цель, ради которой предпринят поход. Видит он, как, едва держась на ногах, подвигаются вперед воины, истомленные голодом и мучимые жаждой; видит он, как падают воины один за другим наземь, словно
подкошенные палящим солнцем. Однако, несмотря на все это, отряд упорно подвигается вперед, не жалуясь, не думая о том, чтобы изменить плану полководца и вернуться домой.
"Вот что прекрасно, взгляните на это, - думал воин, - вот что достойно внимания храброго мужа".
Стоя на своем посту изо дня в день на одном и том же месте, легионер имел полную возможность наблюдать прелестных детей, игравших вокруг него. Но с детьми было то же, что и с цветами: дети не привлекали его взора, не смягчали его суровости, и он удивлялся тому, что окружающие с радостной улыбкой смотрят на детские игры.
"Удивительно, - усмехался воин, - как много есть охотников попусту
радоваться!" Как-то раз, стоя на своем посту у городских ворот, легионер увидел мальчика лет трех, который прибежал поиграть на лугу.
По всей видимости, это было дитя из бедной семьи. Малыш, прикрытый лишь овечьей шкурой, играл на лугу один-одинешенек. Воин пристально смотрел на мальчика и, сам того не замечая, стал наблюдать за ним.
Первое, что бросилось в глаза легионеру и очень удивило, было то, как легко бегал мальчик по лугу. Казалось, малыш скользил по верхушкам былинок. Когда же ребенок затеял игру, легионер пришел в еще большее изумление.
"Клянусь моим мечом, - сказал он, - этот ребенок играет не так, как все другие дети. Чем это он забавляется?"

Ребенок играл в нескольких шагах от легионера, и тому легко было следить за всем, что он делает. И воин увидел, что мальчуган протянул руку, чтобы поймать пчелку, сидевшую на цветке. Она до того была отягощена цветочной пыльцою, что не могла сама улететь с цветка. Пчела не ужалила ребенка, а охотно далась ему в руки.
Крепко держа ее между пальцами, крошка быстро побежал к городской стене, нашел улей в одной из расщелин и оставил там пчелку Затем он поспешил на помощь к другой пчеле, и целый день солдат видел ребенка за этой работой: малютка помогал пчелам вернуться в улей.
"Этот мальчик глупее всех, кого я до сих пор видел, - думал про себя воин. - И как это приходит ему в голову помогать пчелам, которые отлично обошлись бы и без него и которые к тому же могут больно его ужалить? Что за человек выйдет из этого ребенка, если только он вырастет?
Странный мальчик приходил изо дня в день и играл на лугу, а часовой не переставал удивляться его играм. Легионер спрашивал себя, почему за все три года, которые он провел на своем посту ничто не привлекало его внимания так, как этот глупо забавлявшийся ребенок.
Однако этот мальчик ничуть не радовал воина. Напротив, при виде его вспоминалось предсказание одного древнего иудейского пророка, предвещав шего, что наступит время, когда на земле воцарится мир и в течение целого тысячелетия не прольется
ни капли крови, не будут вестись войны и люди оудут жить друг с другом в любви, как братья. Воина охватывал настоящий ужас при одной мысли о таком отвратительном времени, и он судорожно сжимал свое копье, как бы ища в нем опоры. И чем больше солдат наблюдал за ребенком и за его странными играми, тем чаще он думал о грядущем царстве тысячелетнего мира.
Конечно, он не боялся, что это царство наступит теперь же, но он не любил думать даже о далеком будущем, которое может отнять у воина шум битвы и военные утехи.
*
Однажды, когда ребенок играл среди цветов на прекрасном лугу, нависли тучи и разразился ливень.
Увидав, как большие тяжелые дождевые капли падают на нежные лилии, мальчик испугался за судьбу своих прекрасных друзей.
Подбегая к самым большим и красивым цветам, он пригибал к земле жесткие стебли, подставляя дождевым каплям их наружную сторону Защитив так один цветок, малыш перебегал к другому, третьему, четвертому, заботливо наклоняя их, пока, наконец, не защитил все цветы от налетевшего ливня.
Легионер едва удерживался от смеха, глядя на всю эту возню мальчугана с
цветами. "Боюсь, что эти цветы не очень-то будут ему благодарны, - подумал солдат. - Теперь все хрупкие стебли, конечно, окажутся поломанными, ведь лилии нельзя так сгибать".

Когда же буря стихла, страж увидал, что ребенок снова бегает от одной лилии к другой, чтобы их выпрямить. К безграничному удивлению легионера, малыш без малейшего труда выпрямил все жесткие стебли, и ни один из них не был ни сломан, ни поврежден. И вскоре спасенные мальчиком лилии снова засияли во всем своем блеске. При виде такого чуда воина охватило непонятное смущение.
"Что это за дитя? - думал он. - Трудно поверить, что можно делать такую бессмыслицу. Какой же мужчина выйдет из ребенка, который не в состоянии перенести даже вида растоптанной лилии? Что же будет, если ему придется воевать? Что сделал бы такой воин, если бы ему приказали поджечь дом, переполненный женщинами и детьми, или пустить ко дну корабль со всем экипажем на борту?"
И опять припомнилось старому вояке древнее пророчество; он начинал уже всерьез опасаться, что близится время, когда это ужасное пророчество начнет сбываться. Если мог появиться на свет такой мальчик, как этот, значит, и предсказанное время недалеко. И так уже царит по всей вселенной мир, и, верно, войнам никогда больше не бывать. Отныне все люди будут такими, как этот ребенок. Они не только не смогут хоть в чем-то навредить друг другу а даже больше того: сердце не позволит им погубить пчелу или цветок.
Не станет больше великих героев и славных подвигов. Не будет больше блестящих побед, и доблестный триумфатор не проследует больше к Капитолию. И в мире не будет ничего, о чем бы мог мечтать храбрец.
И легионер, до той поры все еще надеявшийся дожить до новой войны, чтобы благодаря геройским подвигам добиться власти и большого богатства, почувствовал вновь такое неудержимое раздраже ние против трехлетнего мальчика, что, когда тот пробежал мимо, погрозил ему копьем.
*
В один из ближайших дней внимание солдата привлекла новая странность малыша. То была уже не помощь пчелам и цветам; теперь ребенок делал нечто такое, что казалось воину еще более нелепым и бессмысленным.
Стоял чрезвычайно жаркий день, и солнечные лучи, падая на каску и тяжелое вооружение воина, накалили их так, словно это было огненное одеяние. Прохожим казалось, что страж должен страдать от нестерпимого даже для них зноя. Лицо воина было искажено. Налившиеся кровью глаза выступали из орбит, губы потрескались. Но воину, привыкшему в походах к палящему зною африканских пустынь, эта жара не казалась ничем особенным: ему и в голову не приходило хотя бы на минуту оставить свой пост Напротив, ему доставляло удовольствие показать прохожим, что он так силен и вынослив, что не нуждается в защите от палящего солнца.
И вот в то время, как он стоял на карауле, заживо жарясь, мальчик вдруг подошел к нему. Ребенок знал, что легионер не относится к числу его друзей, и обычно остерегался подходить к нему ближе, чем на расстояние вытянутого копья. Но тут он подошел вплотную, долго и пристально глядел на воина и затем бросился бегом через дорогу. Вернулся он. довольно скоро и принес в горсточке несколько капель воды.
"Неужели мальчику пришло в голову побежать для меня за водой? - удивился воин. - Какая же это бессмыслица! Разве римский легионер не сможет вынести легкого зноя? Зачем этому несмышленышу бегать и помогать тем, кто совсем не нуждается в его помощи? Кому нужно его милосердие? Я хотел бы только одного, чтобы он и все ему подобные совсем не существовали на свете".
Мальчик приближался очень осторожно, крепко сжимая тонкие пальчики, чтобы не расплескать и не пролить ни одной капли. Он не отводил глаз от воды и не замечал поэтому что воин стоит* нахмурив лоб, и негодующе глядит на него.
Наконец, малыш остановился перед легионером и предложил ему воду Пока ребенок шел, легкие светлые локоны все ниже спускались ему на лоб и, наконец, упали совсем на глаза. Он несколько раз встряхивал головкой, чтобы откинуть закрывшие глаза волосы и взглянуть на солдата.
Когда это, наконец, удалось и малыш увидел суровое выражение на лице часового, он все-таки не испугался, не убежал, но остался на месте и с очаровательной улыбкой предложил освежиться принесенной водой. Но воин не имел ни малейшего желания пользоваться услугами ребенка, потому что привык смотреть на него как на своего врага. Он
даже не посмотрел на прелестное встревоженное личико малыша, а продолжал стоять неподвижно, как статуя, не показывая вида, понимает ли, что хочет сделать для него мальчик.
Ребенок, продолжая улыбаться, приподнялся на цыпочки и вытянул ручонки так высоко, как только мог, чтобы огромному воину легче было достать воду Настойчивое желание ребенка помочь ему так оскорбило легионера, что он замахнулся на крошку копьем. Но в ту самую минуту перед глазами стража замелькали красные круги и он почувствовал, что в голове его все пылает. Воин ужаснулся при мысли, что умрет от солнечного удара, если тотчас же не найдет себе облегчения. Близость смерти заставила забыть о всем остальном: он швырнул на землю копье, схватил обеими руками ребенка, приподнял его и слизнул с его ладошек всю влагу.
Ему удалось едва смочить язык несколькими каплями, но большего и не было нужно. Как только воин отведал воды, блаженная прохлада разлилась по его телу, и он не чувствовал больше, как шлем и щит тяготят и жгут его. Лучи солнца утратили свою смертоносную силу Пересохшие губы легионера увлажнились, и красные круги перестали мелькать перед глазами.
Едва успев опомниться и прийти в себя, воин спустил мальчика с рук, и тот снова побежал играть на лугу Легионер подумал: "Что это за вода, которую принес мне ребенок? Эти капли оказались чудеснее всех напитков, и за них следовало бы хорошенько поблагодарить". Но так как спасенный ненавидел мальчика, то тотчас отогнал от себя эту мысль. "Ведь он еще ребенок, - подумал легионер, - и не знает, почему поступает так или иначе; он просто играет всем, что его развлекает. Разве он получает благодарность от пчел или лилий? Не стоит думать об этом малыше; он даже не сознает, что помог мне".
Еще больше вознегодовал на ребенка легионер, когда через несколько минут увидел выходящего из городских ворот самого начальника римских войск, расположенных в Вифлееме.
"Какой опасности я подвергался, - сокрушался страж, - из-за глупой затеи малыша. Приди Вольтигий немного раньше, он застал бы меня на посту с этим несносным ребенком на руках".
Начальник подошел к легионеру и спросил, могут ли они поговорить, будучи уверены, что их никто не подслушает. Вольтигий хотел сообщить солдату одну строжайшую тайну.
-Если мы отойдем шагов на десять от ворот, - ответил воин, - нас никто не услышит.
-Ты знаешь, - сказал начальник, - что царь Ирод несколько раз пытался овладеть одним ребенком, который живет с родителями здесь, в Вифлееме. Пророки и первосвященники сказали ему, что этот мальчик унаследует престол и положит основание тысячелетнему царству мира и святости. Ты должен сам понимать, как Ирод хочет избавиться от этого ребенка.
-Конечно, понимаю, - с жаром сказал легионер,- но ведь нет ничего легче этого.
-Разумеется, это было бы легко, если бы Ирод знал, к которому из сотен Вифлеемских младенцев относится это предсказание, - возразил начальник.
' Глубокие морщины легли на чело воина.
-Жаль, что прорицатели не могут дать никакого оказания относительно этого.
-Но Ирод придумал такую хитрость, посредством которой надеется обезопасить себя от малолетнего царя мира, - продолжал начальник, и обещает щедрую награду всякому, кто захочет помочь ему в этом неотложном деле.
-Что Вольтигию угодно будет приказать, я всегда исполню без какой-либо награды.
-Спасибо, - поблагодарил начальник. - Теперь выслушай план царя. Он хочет отпраздновать день рождения своего младшего сына, устроив праздник, на который будут приглашены вместе со своими матерями все Вифлеемские мальчики в возрасте от двух до трех лет И на этом празднике...
Вольтигий вдруг замолк и засмеялся, заметив выражение отвращения, появившееся на суровом лице легионера.
-Друг мой, не бойся, - продолжал он, - что Ирод захочет возложить на воинов обязанности нянек. Нагнись поближе, я на ухо доверю тебе его замысел.
Начальник долго шепотом рассказывал что-то легионеру и, закончив, прибавил:
-Мне не надо тебе объяснять, что необходимо хранить все это в тайне, иначе все предприятие может рухнуть.

-Ты знаешь, Вольтигий, что на меня ты можешь положиться, - ответил ему солдат.
Когда начальник удалился, воин снова вернулся на свой пост и стал глазами искать мальчика. Тот все еще играл среди лилий, и воин поймал себя на мысли, что ребенок, словно бабочка, легко и мило движется среди цветов. Но вдруг воин довольно засмеялся. "Ну, этот ребенок не долго станет мозолить мне глаза. Он, конечно, тоже будет приглашен сегодня вечером на праздник к Ироду".
Весь день легионер простоял на своем посту, пока не настал вечер, когда нужно было запирать городские ворота. Тогда воин направился узкими темными улочками к роскошному дворцу, который в Вифлееме принадлежал Ироду.
Внутри этого громадного дворца был мощеный двор, окруженный зданиями, вдоль которых шли одна над другой три открытых галереи. На верхней из этих галерей по приказанию царя должен был состояться праздник для Вифлеемских детей. По велению царя, эта галерея превращена была в чудесный сад.
На крыше вились виноградные лозы, с которых свешивались тяжелые спелые гроздья, а вдаль стен и колонн стояли невысокие гранатовые и апельси новые деревца, сгибавшие ветви под тяжестью зрелых плодов. Пол был усыпан лепестками роз, лежавшими густым душистым ковром; балюстрады, углы, столы и низкие скамейки - все было обвито гирляндами нежных белых лилий. Среди этого моря
цветов скрывались мраморные бассейны, а в их прозрачных водах играли сверкающие золотом и серебром рыбки. По деревьям порхали заморские птицы, а в одной из клеток беспрерывно каркал старый ворон.
К началу торжества в сопровождении матерей стали собираться в галерею дети. При входе во дворец слуги наряжали малюток в белые ткани с пурпурными краями и надевали на темнокудрые головки венки из роз. Чинно входили женщины в одеждах из красных и голубых тканей, с белыми полупрозрачными покрывалами, спускавшимися с высоких шаровидных головных уборов, украшенных золотыми монетами и тонкими цепочками. Одни входили, неся своих детей на плече, другие вели их за руку, некоторые же, чьи дети особенно робели и смущались, держали их на руках.
Женщины садились на пол галереи. Едва они уселись, как появились рабы и поставили пред ними низенькие столы со множеством изысканных яств и напитков, - все как полагается на званом и щедром царском пиру Счастливые матери стали есть и пить, сохраняя горделивое достоинство, составляющее главную прелесть Вифлеемских женщин.
Вдоль стен галереи, почти скрытых гирляндами цветов и фруктовыми деревьями, были выстроены в два ряда воины в полном боевом вооружении. Они стояли совершенно неподвижно, как будто их вовсе не касалось все происходящее кругом. Женщины не могли время от времени не бросать удивленных взглядов на этих вооруженных людей.
-К чему они здесь? - перешептывались соседки.- Разве Ирод думает, что мы не сумеем себя вести, или думает, что нужно такое множество солдат, чтобы сдержать нас?
Другие считали, что, очевидно, все делается так, как должно быть на царских приемах. Ирод, говорят* на всех торжествах наполняет дворец отрядами воинов. Поэтому и сегодня вооруженные легионеры стоят на карауле в честь приглашенных.
В самом начале праздника малютки стеснялись, неуверенно бродили по галерее или робко жались к матерям. Но скоро они оживились, забегали и потянулись за всеми очаровательными вещами, приготовленными для них слугами Ирода. То было, поистине, сказочное царство, созданное царем для маленьких гостей.
Гуляя по галерее, дети то находили соты, из которых могли брать сладкий мед без боязни быть укушенными пчелами; то подходили к деревьям, склонявшим к ним свои отягченные плодами ветви. В одном углу дети увидели фокусника, который мгновенно наполнил все их карманы игрушками; в другом углу появился укротитель с прирученными тиграми, на которых дети могли покататься верхом.
Однако в этом раю, со всем его очарованием, ничто так не привлекало внимания детей, как ряд воинов, неподвижно стоявших вдоль стен галереи. Блестящие шлемы, строгие лица, короткие мечи в богатых ножнах - все это приковывало детские взоры. Играя и шаля, дети не переставали следить
за воинами, и хотя держались в стороне от них, но страстно хотели подойти поближе, поглядеть, живые ли они и могут ли они действительно двигаться.
Игры и веселье разгорались с каждой минутой, а воины продолжали стоять неподвижно, как статуи. Дети никак не могли понять, как можно стоять так близко от винограда и всевозможных лакомств и не протянуть руки, чтобы достать что-нибудь.
Но вот один из мальчиков не в силах был дольше бороться с любопытством: он приблизился к одному из закованных в броню воинов, но так как солдат и тут не вышел из своей неподвижности, мальчик подошел еще ближе и, наконец, так близко, что мог ощупать ремни от сандалий и одежду солдата. И в тот же самый миг (словно прикосновение ребенка оказалось неслыханным преступлением) все эти железные статуи ожили.
С неописуемым зверством накинулись они на детей. Одни с размаху бросали малюток через лампы и гирлянды с галереи во двор, где тела их разбивались о мраморные плиты. Другие обнажили короткие мечи и пронзали ими сердца детей . Третьи разбивали им головки о стену, а потом бросали маленькие трупики во двор, объятый ночной тьмою.
В первую минуту воцарилась мертвая тишина. Матери окаменели от ужаса. Но в следующий миг несчастные ясно поняли, что случилось, и с диким воплем отчаяния бросились на палачей.
На галерее оставались дети, которых не успели схватить в первые минуты нападения. Легионеры гнались за ними, а матери бросались на колени перед извергами и ловили руками обнаженные мечи, чтобы отвести смертельный удар от своих детей. Некоторые матери, дети которых были уже мертвы, бросались на легионеров, хватали их за горло и пытались задушить, чтобы отомстить за убитых и защитить оставшихся в живых.
Среди этого дикого смятения, когда отчаянные крики оглашали дворец и в нем шла жестокая бойня, тот воин, который обычно нес караул у городских ворот, стоял равнодушно и неподвижно у начала лестницы, ведущей с галереи. Он не участвовал ни в нападении, ни в погонях; он подымал свой меч лишь против тех женщин, которые, схватив своих детей, пытались спастись по лестнице, - и один его вид, мрачный и непреклонный, был так ужасен, что многие предпочитали бросаться через перила или возвращаться назад, чем рискнуть пройти мимо этого солдата.
"Вольтигий был прав, поручив этот пост мне, - думал легионер. - Молодой и легкомысленный воин оставил бы указанное место и бросился бы в общую свалку. Если бы я поддался соблазну бойни и ушел отсюда, по меньшей мере дюжина детей спаслась бы от смерти".
Вдруг легионер заметил юную женщину которая, прижав ребенка, бегом приближалась к нему Ни один из солдат, мимо которых она бежала, не смог ее остановить, потому что все были заняты расправой с другими женщинами, и таким образом ей удалось добежать до конца галереи.
"Вот одна все-таки чуть было не спаслась, заметил воин, - ни она, ни ребенок даже не ранены. Если бы я не стоял здесь!"
Юная мать приближалась к солдату, словно на крыльях, и он не успел разглядеть ни ее лица, ни лица ребенка. Солдат успел только загородить ей путь мечом, и она устремилась прямо на этот меч. Он ожидал, что в следующее мгновение увидит и мать и ребенка пронзенными насквозь. Но в это время легионер вдруг услыхал над своей головой жужжание и тотчас же почувствовал жестокую боль в глазу Эта боль была так остра и мучительна, что солдат совсем обезумел, и меч выпал из его рук. Воин схватился за глаз и, поймав пчелу, понял, кто причинил ему такую невыносимую боль.
Мгновенно нагнулся он за оброненным мечом, надеясь еще задержать беглецов. Но маленькая пчела прекрасно исполнила свое дело. Женщине достаточно было этого короткого мгновения, чтобы спуститься по лестнице, и хотя воин сейчас же побежал следом, но нигде уже не смог найти ее. Женщина с младенцем исчезла.
*
На следующее утро тот же самый легионер с несколькими товарищами стоял у городских ворот Было еще очень рано, и тяжелые ворота только что отперли. Казалось, никто не ожидал, что их откроют этим утром, - не видно было даже привычной толпы сельских рабочих, ежедневно выходивших в это время из города.

Все жители Вифлеема оцепенели от ужаса после кровавой бойни, устроенной в царском дворце, и никто не решался выйти из дому.
-Клянусь мечом, - сказал воин, вглядываясь в узкую улицу, ведущую к воротам, - мне кажется, Вольтигий на сей раз распорядился неумно. Лучше бы запереть ворота и обыскать один за другим все дома в городе, пока не нашли бы мальчика, которому удалось живым исчезнуть с праздника. Вольтигий рассчитывает, что родители постараются увезти малыша из города, как только узнают, что ворота открыты; он надеется, что в таком случае удастся захватить ребенка в воротах. Но я боюсь, что это неверный расчет и что родителям очень легко может удасться спрятать младенца.
Воин старался угадать, попытаются ли провезти ребенка в большой корзине с фруктами, нагруженной на осла, или в огромном кувшине для масла, или же спрячут его в караване среди множества вьюков. Обдумывая, какого попытаются перехитрить, воин вдруг заметил, что по узкой улице торопливо идут, приближаясь к воротам, мужчина и женщина. Они шли быстро, боязливо озираясь по сторонам, как будто убегая от угрожающей им опасности. Мужчина держал в руке дубину и так крепко сжимал ее, словно решился силой проложить себе дорогу, если кто- нибудь вздумает остановить его.
Но воин всматривался не столько в мужчину сколько в женщину Он заметил, что она была такого же роста, как и та молодая мать, которой удалось вчера ускользнуть с галереи дворца. Он заметил
также, что она перекинула через голову край своей синей одежды. "Может быть, она сделала это, чтобы скрыть ребенка", - подумал легионер.
Чем ближе подходила женщина, тем яснее видел страж, как обрисовывалось тело ребенка, которого она несла на руках под одеждой.
"Я уверен, что это та самая женщина, которая вчера ушла из моих рук. Конечно, я не заметил ее лица, но узнаю теперь ее фигуру. И вот она идет с ребенком на руках, даже не пытаясь спрятать его. По правде сказать, я и не смел надеяться на такой счастливый случай".
*
Мужчина и женщина продолжали торопливо идти к воротам. Они, по-видимому, не ожидали, что их могут остановить, и вздрогнули, когда легионер, вытянув копье, загородил им дорогу.
-Почему ты не позволяешь нам выйти в поле на работу? - спросил мужчина.
-Иди! Только сперва я должен поглядеть, что спрятано у твоей жены под одеждой.
-Что тут смотреть? - ответил тот. - Здесь хлеб и вино, которыми нам придется питаться сегодня до самого вечера.
-Может быть, ты говоришь правду, - сказал воин,- но если это так, отчего же тогда твоя жена не желает показать, что она несет?
-Я не хочу, чтобы ты это видел, и советую тебе пропустить нас.
С этими словами муж поднял было свою дубинку но жена положила руку ему на плечо и попросила:
-Не заводи ссоры, я иначе поступлю, я покажу ему, что несу, и уверена, что он не причинит никакого зла тому, что увидит.
И с доверчивой улыбкой женщина обернулась к воину и отвернула край своей одежды. Легионер мгновенно отпрянул назад и зажмурил глаза, словно ослепленный необычайно ярким сиянием. То, что женщина скрывала под одеждой, сверкнуло перед ним такой ослепительной белизной, что сначала страж не мог даже сообразить, что же это такое.
-Я думал, что ты держишь на руках ребенка, - сказал легионер.
-Ты видишь, что я несу -доверительно ответила женщина.
Теперь только воин разглядел, что так ярко и ослепительно светилась охапка белых лилий, тех самых лилий, которые цвели тут же на лугу. Но блеск их был гораздо прекраснее и ярче. Солдат едва мог глядеть на них. Он сунул руку в цветы, так как все еще не мог отделаться от мысли, что эта женщина прячет ребенка, но, кроме нежных цветов, ничего не нащупал.
Легионер испытывал горькое разочарование. Он охотно задержал бы и мужа, и жену, но понимал, что не найдет никакого объяснения своему поступку.
Заметив явную нерешительность стража и его смущение, женщина сказала: -Не позволишь ли ты теперь нам пройти? Воин молча отвел копье, которым загородил ворота, и поспешно отошел в сторону. А женщина закрыла цветы своим платьем, глядя со счастливой улыбкой на то, что бережно держала на руках.
-Я знала, что ты не сможешь причинить нам зла, если только увидишь это, - сказала она воину.
Затем мужчина и женщина быстро ушли, а воин продолжал стоять и смотреть им вслед, пока они совсем не исчезли из вида. Но, следя взглядом за удалявшимися, он опять почувствовал уверенность, что эта женщина несла на руках не сноп лилий, а настоящее живое дитя.
Легионер еще стоял и смотрел вслед путникам, когда услыхал громкий оклик: к нему торопливо приближался Вольтигий с отрядом. -Задержи их, - кричали они, - не дай им уйти! И, подойдя к воину, они рассказали, что напали на след исчезнувшего вчера ребенка. Они видели, как родители уносили малыша. Отец, седобородый человек, с дубиной в руках охранял беглецов; мать, высокая юная женщина, прятала ребенка в складках перекинутой через голову одежды.
В это время к городским воротам подъехал на прекрасном коне бедуин. Легионер, не говоря ни слова, подбежал к бедуину, мгновенно сбросил его с коня, сам вскочил в седло и помчался по дороге.
*
Прошло уже несколько дней, а воин все еще продолжал погоню по ужасной гористой пустыне, тянущейся вдоль самой южной части Иудеи. Он преследовал трех Вифлеемских беглецов и был вне себя и от невыносимой жары, и от того, что этой бесплодной погоне не предвиделось конца.
-Кажется, эти трое на самом деле способны проваливаться сквозь землю, ворчал солдат.
Сколько раз за эти дни я подъезжал к ним так слизко, что готовился уже пронзить ребенка копьем. И все же они каждый раз скрывались от меня) Я начинаю думать, что мне никогда не удастся их поймать.
Легионер стал терять мужество как человек, которому кажется, что борется с чем-то, что выше его сил. Он начинал подумывать, что, может быть, сами боги защищают этих людей от него.
"Вся эта погоня - бесплодный труд. Лучше бы мне вернуться, не то я погибну от голода и жажды в этой мертвой пустыне", - говорил себе легионер все чаще и чаще.
Но тотчас его охватывал страх перед тем, что ожидает его по возвращении, если он не исполнит возложенного на него поручения. Ведь он и так уже два раза упустил ребенка.
Трудно было даже предположить, чтобы Ирод или Вольтигий простили своему наемному солдату такую оплошность.
"Пока Ирод знает, что один из Вифлеемских детей жив, его по-прежнему будет мучить страх, - думал воин. - Вернее всего, что он попытается заглушить свой гнев и муки страха тем, что прикажет своим слугам распять меня на кресте".
*
Был жаркий полдень, и легионер ужасно страдал, пробираясь верхом среди скалистой и лишенной растительности местности по тропинке, которая извивалась змеей по дну глубокого ущелья, куда не доносилось ни малейшего ветерка.
Лошадь и всадник уже готовы были упасть от изнеможения. Прошло несколько часов, как воин потерял всякий след беглецов и чувствовал еще сильнее чем когда-либо упадок духа.
"Я должен отказаться от погони, - уговаривал себя легионер. - В самом деле, я думаю, не стоит труда преследовать этих троих дальше. Они сами неизбежно погибнут в этой ужасной пустыне".
Вдруг легионер заметил в одной из скал близ дороги небольшой сводчатый вход в пещеру. Он тотчас направил коня к этому входу. "Надо мне немного отдохнуть. Может быть, тогда я с новыми силами примусь за погоню".
Когда воин хотел войти в пещеру, его поразило необычайное явление. По обеим сторонам входа росли две прекрасные лилии. Они стояли, высокие и стройные, неся множество белых цветов, распро странявших одуряющий запах меда. Вокруг цветов летали тучи пчел. Среди мертвой пустыни это было такое необыкновенное зрелище, что и воин сделал необыкновенный для него самого поступок: сорвал большой белый цветок и взял его особой в пещеру.
Пещера была ни глубока, ни темна, и воин тотчас увидел, что в одном из углублении этой пещеры уже отдыхают три путника. От неожиданности легионер остолбенел. То были мужчина, женщина и ребенок, которые лежали на земле, погрузившись в глубокий сон. Никогда еще сердце воина не билось так, как при виде этих спящих людей.
*
Это были как раз те беглецы, за которыми он так долго гнался. Он их тотчас узнал. Они лежали беззащитные, всецело находящиеся в его власти. Быстро вынул он меч из ножен и наклонился над спящим ребенком. Тщательно направив меч прямо в сердце, воин хотел одним ударом покончить с мальчиком, но остановился на мгновение, чтобы разглядеть его лицо. Теперь, когда легионер был у самой цели, он решил доставить себе жестокое наслаждение и посмотреть на свою жертву. И когда он взглянул в лицо ребенку, торжество его еще усилилось, так как он узнал того самого крошечного мальчика, которого видел играющим с пчелами и лилиями на лугу у городских ворот.
"Конечно, - подумал легионер, - я давно должен был бы об этом догадаться. Вот почему я всегда ненавидел этого ребенка. Ведь он и есть обещанный пророчеством царь мира".
Легионеру пришла в голову еще одна мысль: "Если я положу к ногам царя Ирода голову этого младенца, он сделает меня начальником своих телохранителей". И, приближая острие меча все ближе и ближе к сердцу спящего малыша, легионер облегченно прошептал: "На этот раз, наконец, никто не станет между нами и не вырвет мальчишку из моей власти".
Но воин все еще держал в руке лилию, сорванную при входе в пещеру, и вдруг из чашечки ее вылетела спрятавшаяся там пчела и, жужжа, стала кружиться вокруг его головы. Легионер вздрогнул и замер.
Он вдруг вспомнил о пчелах, которым помогал когда-то ребенок; ему пришло в голову, что одна из этих пчел помогла мальчику и его матери скрыться с праздника во дворце Ирода.
Эта мысль поразила солдата. Он опустил меч, выпрямился и стал прислушиваться к пчеле.
Но вотжужжанье насекомого затихло. Продолжая стоять неподвижно, воин вдыхал сильный сладкий аромат, струившийся из лилии, которую он держал в руке. Нежный запах напоминал солдату о лилиях, которые мальчик спасал от дождя, и о том, как ослепительный сноп этих цветов скрыл ребенка от взоров сторожей и помог крошке спастись через городские ворота.
Легионер все крепче задумывался и, наконец, вложил меч обратно в ножны.
"Даже пчелы и лилии благодарили малыша за благодеяния", - пробормотал легионер про себя.
Воин припомнил, что и ему ребенок однажды оказал благодеяние, и густая краска залила его лицо: "Разве может римский легионер забыть оказанную ему услугу?"
Недолго боролся легионер с собою. Он подумал об Ироде и о собственном желании уничтожить юного владыку мира... и решил в душе: "Не следует убивать ребенка, который спас мне жизнь".
Легионер наклонился и положил свой меч возле малыша, чтобы беглецы, очнувшись ото сна, узнали, какой опасности они избежали.
В это время мальчик проснулся и взглянул на воина своими прекрасными очами, сиявшими, как небесные звезды. И легионер в глубоком молчании преклонил пред ним колени. Потом в его сердце зазвучала тихая молитва.
-Владыка! Ты и есть царь мира! Ты - победитель, Ты - Тот, которого любят боги. Ты - Тот, который может спокойно наступать на скорпионов и змей, - сказал потрясенный воин.
Он поцеловал ножки ребенка и тихо вышел из пещеры. Мальчик же продолжал лежать и глядеть ему вслед большими и сияющими детскими глазами.